Он помнил, как дочка однажды заставила его ночью вылавливать из реки куклу. Та была черная и замызганная до неприличия – и искать её было тяжеловато. 
“Если эта девчонка такая же, я умываю руки”, - думал он про себя, вглядываясь в темноту. Странная улыбка проплыла по его губам – воспоминания о дочери отдавали теплом детского тельца, завернутого в пышное одеяло. И яблоками. Как же она любила печеные яблоки.
Ему даже померещился аромат шарлотки в воздухе. Странный вечер.
Было уже холодно, и кто-то сзади противно клацал зубами. Наверное, тот желторот с вахтерки.
- Есть прикурить? – послышалось сзади. Его постучали по плечу. Мужчина, не задумываясь, перебросил зажигалку стоявшему сзади. Он чувствовал, что ещё пять минут – и его конечности начнут отваливаться одна за одной. На катере не оказалось пледов, а куртку он не захватил. Лихая мысль устроить дедовщину и отобрать одежду  у кого-нибудь ниже по званию умерла в ту же секунду, в которую родилась.
- СМОТРИТЕ! – раздался квакающий крик того самого желторота. Он рванул к прожектору, стоявшему на носу, и чуть повернул его. – ВОТ ОНА!
В воде бултыхалось что-то белое. По размерам – чистейший ребенок, в груди даже как-то жалобно ёкнуло: та самая дочка умерла год назад, и ситуация уже во второй раз напомнила мужчине о ней. Жалость быстро захватила его. Он прекрасно представлял, что мог сделать Мастерс. Он сам не раз играл “во взрослые игры” с жительницами гетто. Но те были старше, сильнее – и  у всех на лицах застыло выражение вседозволенности. По каждой было сразу видно, что их это не испугает.
Та же, кого они вытащили из воды, сначала, нелепо размахивая руками, дралась, а потом сдалась и стала похожа на мокрого котенка, которого хозяин настойчиво пытался утопить. Они одели на нее наручники.
Даже не прикасаясь к ней, дежурный знал, что ее руки – холодные, как ледышки. Он вспомнил застывшую улыбку своей дочери, которую холод сковал навсегда, и щелкнул пальцами, подзывая самого молодого из всего отряда. Через минуту тот отдал теплую куртку беглянке.
До отделения они ехали молча, и он изредка поглядывал на неё. Девушка не произнесила ни слова. Но разве они нужны, когда все видели, как исцарана её кожа под полупрозрачной от воды майкой? Остервенелый ужас, застывший в её глазах, усмирил похоть почти всех – остальных усмирили другие.
Через час воровка сидела в камере с холодным чизбургером и в чужой куртке. К ней никто не приближался.
---->Дом полиции